Помните, сколько было разговоров о подростковых суицидальных
группах типа синий кит? Широкая огласка и моральная паника
способствовали тому, что на ВКонтакте и ряде других площадок такие
группы научились оперативно находить и блокировать. Но чем активнее
родители и педагоги вели профилактическую работу, предупреждая об
игре и выясняя, не участвуют ли в ней дети, тем больше детей
узнавало, что есть такая запретная, таинственная, опасная игра.
Последствия этого были вполне естественны дальнейшее
распространение игры уже не требовало участия взрослых. Синий кит
занял особое место в подростковой культуре, где-то рядом с
зацепингом и играми с перебеганием перед движущимся транспортом.
Как в Мафии, здесь есть разные роли. Кто-то выбирает для себя роль
игрока, кто-то куратора, кто-то спасателя, волонтера.
Сегодня мы попробуем увидеть происходящее глазами рядовых
участников не тех, для кого в конечном итоге все кончилось плохо, а
того подавляющего большинства, которое играло, а потом продолжило
жить.
1. Как вступить в тайное общество
Предположим на минуту, что нам нужно организовать групповой чат не
вполне легальной тематики. ВКонтакте не подходит у него отличный
фильтр по ключевым словам. А еще есть риск, что если в группу
вступит подросток, то рано или поздно его родители захотят
проверить, на что это там чадо подписано. Что мы делаем, чтобы
уменьшить этот риск? Правильно, мы открываем группу в
телеграме.
Ну, поехали. Я печальный подросток и хочу найти в телеграме группу
синий кит. Спасибо средствам массовой информации, я знаю все
секретные кодовые слова (их только ленивый не знает). Я забиваю в
поиск все по очереди теги и получаю следующие результаты:
1. Канал с картинками депрессивного содержания. Летающие киты,
надписи типа все тлен. Обновляется редко, подписчиков мало.
2. Группа для тех, кто интересуется вопросом. Кто-то пишет, что не
верит вообще в реальность игры. Один бывалый парень разъясняет
собравшимся, что они дураки, малолетки и ничего не понимают.
Девочка Маша двенадцати лет от роду (к которой мы еще вернемся)
романтически взывает к таинственному куратору. Приди, куратор,
пишет она, я хочу увидеть кита!
3. Канал с анкетами принятых в игру подростков. А вот это уже
интересно! В каждой анкете имя (не ник, не логин, а именно
человеческое имя, типа Петя или Настя), фотография порезов на
запястье и краткое объяснение того, почему Петя или Настя в игре.
Где-то это лаконическое хочу узнать, на что способен, а где-то
душераздирающие истории с семейным насилием и наркотиками. В
информации о канале ссылка на бота, через которого можно вступить в
закрытую группу.
Я, гипотетическая девочка условных лет пятнадцати, на этом месте,
естественно, воодушевляюсь и иду общаться с ботом.
Бот хочет узнать мое имя (я ограничиваюсь инициалом) и причину
вступления в игру. Не будучи оригинальной, я сообщаю, что хочу
узнать, на что способна. После этого бот просит загрузить
фотографию моих порезов. Я делаю то, что делают многие любопытные
подростки на моем месте: скачиваю картинку с интернета, немного
обрезаю и выдаю за свою.
Этого оказывается достаточно. На следующий день я получаю ссылку на
вступление в закрытую группу.
2. А был ли мальчик
Первое, что я обнаруживаю, зайдя в группу: живых людей там примерно
вдвое меньше, чем анкет на канале, и имена не совпадают. К слову,
от моей анкеты в конечном итоге остается только фраза хочу узнать,
на что способна. Имя там уже другое. Картинка тоже. Я начинаю
подозревать, что у админа группы есть заветная папочка с кровавыми
фотографиями, откуда он периодически что-то достает и выкладывает
для воодушевления. Может быть, в порядке исключения реальное
запястье кого-то из реальных пользователей и оказалось на канале,
но остальное это, похоже, великая сила гугла.
Я спрашиваю насчет игры. Сидящие в группе девочки объясняют мне,
что игра начнется, когда наберется пятьдесят человек в группе, так
админ решил. А пока не набралось пятьдесят человек, группа, в
общем, предоставлена самой себе.
Со мной знакомятся, пытаются выяснить, сколько мне лет. Для
школьников это важно, чтобы понимать, кто из собеседников ребенок
несознательный, а кто взрослый разумный шестнадцатилетний человек.
Я использую классический прием спрятаться на виду:
Вера: А лет сколько
Е.К.: нискажу, смеяться будете
Вера: Говори
Оля: Не будем
Вера: Мы ждём
Оля: Угу
E.К.: /страшным шепотом/ тридцать! лол. поверили?
Вера: Нет
Оля: Нет. В 30 врятли таким будут заниматься, в 30 если
хочешь то идешь без проблем. Я думаю ей лет 12-13
Вера: В 30 максимум сюда могут попасть чтоб контору
палить
Оля: Ну или так
E.К.: а я думала только в вк палевно
Вера: Хдд
Оля: Нуу незнаю, незнаю, тут тоже не сложно спалиться
Вера: За то тут канал забанить сложно. Не то что в вк
Оля: Угу
E.К.: а чо будет если спалят?
Вера: Группы начнут банить
Оля: В психушку пойдешь, в лучшем случаи, а так многоо много
бесед с психологами...
На этом месте мне делается немного стыдно за свою профессию. Вот
он, образ психолога в массовом детском сознании человек, к которому
лучше не попадать, а то замучает разговорами! Неудивительно, что
наше присутствие в школах так неэффективно. Я делаю мысленную
пометку: Лишний раз по ушам не ездить.
Еще через пару минут Вера начинает рассказывать, что нарочно
демонстрирует дома свою депрессию, чтобы на нее обратили внимание и
отвели к психиатру. Вере очень хочется, чтобы доктор прописал ей
каких-нибудь таблеток от настроения, потому что сама она со своими
чувствами не справляется. Я предлагаю научить справляться без
таблеток, но у Веры нет сил на то, чтобы делать упражнения.
В подростковом возрасте на фоне гормональной бури справляться со
своими чувствами действительно очень сложно. Эмоции становятся
сильными, практически неуправляемыми. Взрослеющий человек не
понимает, что с ним происходит, не понимает, почему ему так плохо,
и очень смутно представляет, что со всем этим делать. Банальные
шутки вызывают неудержимый хохот. Огорчение от мелких неприятностей
легко превращается в глубочайшую депрессию. Одна из
распространенных тактик в этом случае напиться успокоительных,
чтобы отпустило. Иногда это бывают довольно тяжелые и токсичные
препараты, извлеченные, например, из бабушкиной аптечки. Иногда это
заканчивается отравлением и в дальнейшем квалифицируется как
попытка суицида. А человек мог просто не понимать, когда
передозировал препарат, что от десяти стандартных доз ему не станет
в десять раз лучше.
Лучше всего, естественно, чтобы препарат подбирал доктор. Но вести
ребенка к психиатру стыдно. Ни один родитель не хочет обнаружить,
что его ребенок психически ненормальный, поэтому от сигналов
тревоги, которые подает Вера, взрослым чаще всего удобнее
экранироваться. Поэтому Вера берет проблему в свои руки и начинает
активно искать помощи на стороне рассказывать, что ей нужны
таблетки, выяснять, что лучше пить от плохого настроения и где это
достать. В этот момент, например, с Верой легко сможет вступить в
контакт наркодилер.
Вера: Раньше я дико призерала наркоту а щас
такая думаю СУКА НАКАЧАЙТЕ НАРКАТОЙ ПЛИЗ
Е.К.: ну на###. у моей подруги кусок нижней челюсти сгнил от
той дряни, которой она ставилась
Вера: Оу п####ц
Взывать к разуму занятие по большей части бестолковое. Эффективная
аргументация должна содержать мощный запоминающийся образ. Такое,
чтоб потом не развидеть. И, например, ребенок, шагающий в окно во
имя кита, это потрясающая по силе воздействия картина. Можно
бесконечно ссылаться на статистику и доказывать, что только в одном
проценте случаев прослеживается связь детско-подросткового суицида
с тематическими группами в соцсетях. Нам все равно будет казаться,
что игры это самая главная угроза. Просто потому что из такого
сюжета получаются куда более интересные и запоминающиеся материалы,
чем из типичной истории о том, что ребенку было очень, очень
одиноко в собственной семье.
3. Кто кого
Помните девочку Машу, которая хотела найти себе куратора? На первый
взгляд кажется, что это несчастное дитя, которое в любой момент
может стать жертвой каких-нибудь злоумышленников. Посмотрим, что
произойдет, если с Машей действительно кто-нибудь попытается
вступить в контакт.
Привет, пишу я, любишь китов?
На следующий день Маша находит мое сообщение и принимается засыпать
меня вопросами. Сообщения от Маши приходят со скоростью примерно
штука в секунду. Я едва успеваю читать, не то что отвечать.
Маша требует, чтобы я немедленно призналась, что я куратор (и
парень к тому же). Маша требует, чтобы я прислала ей её IP-адрес,
потому что все кураторы так делают (и она с одной стороны ужасно
боится, что я тоже так могу, с другой стороны ей хочется убедиться,
что опасность настоящая, а не какая-то там поддельная). Маша пишет:
нет уж, это я буду давать тебе задания. Ну-ка, давай, порежь руку!
И так далее.
В общем, если в результате общения Маши с Настоящим Куратором
кто-то свихнется почему-то мне кажется, что это будет не Маша. Чего
на самом деле ищет девочка, которая говорит, что ищет смерти? На
самом деле она ищет острых ощущений. Тайны, риска, интриги, но
чтобы в конечном итоге выйти победительницей.
Дима: Мне интересно а если я допустим не выполню
задание угрозы будут? Я просто хочу чтобы были угрозы. Это как то
прям пугает
Каждый год гибнет несколько зацеперов, но мы понимаем, что ребята,
которые подсаживаются сзади на поезд, делают это не для того чтобы
умереть. Они делают это для того, чтобы выжить и потом иметь
возможность сказать: Я это сделал, и со мной ничего не случилось.
Игра с реальным риском это адреналин, буря эмоций и возможность
круто повысить свой статус среди сверстников. Если ты не побоялся и
прошел через игру, значит ты сильный, смелый, ловкий. По своему
функционалу такие игры близки к ритуалам инициации у примитивных
племен: там где надо уйди одному на охоту и завалить льва или еще
что-нибудь в том же духе. Да, это опасно, да, есть некоторый
процент летальных исходов, но если ты через это прошел, ты
поднимаешься на более высокую ступень в иерархии.
Ну, мы понимаем, что инициатический опыт можно получить по-разному.
Например, если тот же самый подросток сходил с группой в горы, в
серьезный долгий поход, посмотрел с вершины горы в глаза вечности,
а потом с этим опытом вернулся домой, то это ничуть не менее
сильный эпизод в его жизни. Но это уже требует некоторой
родительской включенности: если не самим сходить с чадом, то как
минимум найти туристическую секцию и привести чадо туда. А если
специально не создавать условий, подросток находит возможность
испытать себя при помощи того, что у него есть под руками. А под
руками может быть, например, железная дорога.
4. Одиночество в толпе
Через пару дней после того, как я вступила в группу, ребята решили
обсудить, кто зачем пришел. И тут оказалось, что практически весь
активный состав группы (те, кто что-то пишет, наговаривает голосом,
делится фотографиями) пришел из любопытства. Вера сказала, что ей
было бы интересно потроллить куратора. Обсуждать это все там, где
может прочитать админ, было немного стремно, и я предложила сделать
еще одну группу, где можно поговорить кулуарно. Народ за эту идею с
удовольствием ухватился, и синий кит раздвоился на моих глазах: у
него появилось подполье.
Когда стало можно говорить свободнее, ребята оживились и стали
больше разговаривать на личную тематику. Вера кидает фотографию
своего завтрака, Костя рассказывает, как он перекрасил волосы, Лена
взахлеб рассказывает в аудиосообщениях, как она провела ночь со
своим новым парнем Обычная такая подростковая тематика. Проблема
одна: каждый из них говорит о себе, и за редкими исключениями они
не дают друг другу никакой обратной связи.
Ну ладно, можно проигнорировать фотографию блинчиков. Но вот Костя
упоминает, что его сегодня чуть не сбила машина И тишина. Костя еще
раз, в надежде, что его кто-нибудь заметит, говорит: И да, меня
сегодня чуть не сбила машина.
Я прошу рассказать, как это произошло. Костя, наконец дождавшись
интереса к себе, рассказывает, как он сонный переходил улицу и не
заметил машину. Как она сигналила и остановилась буквально в
тридцати сантиметрах от него. Это важный, очень эмоциональный
эпизод. Костя только что чуть-чуть не умер, и ему хочется об этом
поговорить. Если бы в этот момент Косте никто не ответил, для него
это значило бы, что на самом деле всем на него наплевать. В такой
степени, что не важно, жив он вообще или нет. И это не было бы
пустой фантазией, а было бы отражением реального Костиного опыта
общения.
Характерная тема в чате это шрамы. Шрамы у подростков где-то в том
же смысловом поле, что татуировки и алкоголь. Иногда это проверка
на смелость смогу или не смогу? А иногда это такой способ
самопомощи. Когда чувствуешь физическую боль, сильные эмоции
отступают. Аутичные дети, например, грызут себе руки, когда им
тревожно и страшно. Подростки, не справляющиеся со своими
чувствами, часто режут запястья.
Вера выкладывает фотографию забинтованного запястья со свежим
порезом и комментирует:
Вера: Тип просто широкий, но не глубокий
совершенно
Е.К.: ох ё. как же это паршиво должно заживать когда края
расходятся
Вера: Это да
Оля: Даа. Оуу бинтиком даже
Вера: Это мама сделала ибо испугалась. Хотя ничего
серьёзного не было
И здесь Вера поднимает очень важную тему: часто родители многого не
знают о том, что происходит с их детьми, потому что дети не хотят
их пугать. Когда девочка смотрит на свой порез, она видит кровь, а
потом видит, как кожа заживает. Она может сравнивать свои порезы с
порезами друзей, и ее статус в компании отчасти может быть связан с
наличием шрамов. Когда мама видит порезы на своем ребенке, у нее
смыслы совершенно другие. У нее перед глазами начинают вставать
картины, как дочка умирает, истекая кровью. Кое-как отмахнувшись от
этой мысли, она начинает представлять, как девочку никуда не берут
на работу, потому что кому нужна ненормальная с изрезанными руками?
И так далее. А когда мама паникует, она не может быть источником
эмоциональной поддержки. Поэтому про то, что может вызвать панику у
родителей, подростки предпочитают рассказывать не им, а друг другу.
И это могло бы неплохо работать если бы они друг другу
отвечали.
На детской площадке часто можно наблюдать, как ребенок подбегает ко
взрослому, задает какой-то вопрос и уносится, не дожидаясь ответа.
И наоборот: задаешь ребенку вопрос, а он молчит. Откуда это
берется? Это когда мы у детей спрашиваем что-нибудь дежурное, типа
как дела? и не просим, не дожидаемся ответной реплики. Если все
время так общаться, ребенок привыкает к тому, что речь не
предполагает взаимодействия. Он ее таким образом вписывает в
картину мира. Для него сказать это вбросить в пространство и уйти.
Когда он становится старше, то он и в чате ведет себя аналогично:
приходит, что-то пишет и тут же уходит в офлайн. А зачем ждать
ответа, если все равно никто не ответит?
Психологи из Пенсильванского университета в рамках проекта
Мировое благополучие занимаются
исследованиями текстов в социальных сетях. Одна из вещей, которые
их интересовали, это как можно по тексту понять, страдает ли
человек от депрессии. Опуская подробности, они нашли самое главное
слово, по частоте употребления которого можно определить
депрессию.
Это слово один.
А теперь представим себе сообщество ребят, которые не отвечают друг
другу, потому что у них вообще нет такой модели поведения выражать
заинтересованность в другом человеке. Даже если они собрались
вместе, каждый из них одинок, и то, что он говорит, он говорит в
пустоту.
Одного этого уже достаточно для того, чтобы почувствовать себя
очень, очень неуютно в этом мире. Дэн Гилберт, специалист по
человеческому счастью, утверждает, что нашел только один вполне
надежный предиктор удовлетворенности жизнью, и этот фактор качество
отношений с другими людьми. В общем, легко можно представить,
насколько счастливо сообщество детей, которым сложно даже просто
поддерживать диалог, а не то что вступать в отношения друг с
другом.
5. Поговори со мной
Какую роль в этой картине играет куратор? Куратор это прежде всего
человек, который тебе гарантированно отвечает. То, что он склоняет
к самоповреждениям и суициду, второстепенно по сравнению с тем, что
с ним можно поговорить. Позже я наблюдала самые разные варианты
общения игроков с куратором: куратора троллили, куратора пытались
отговорить (одумайся, что ты делаешь, это же плохо и незаконно!), с
куратором разговаривали о философии, с куратором крутили романы
(одновременно несколько игроков, разного пола), куратора объявляли
лучшей подругой и так далее. Иногда это происходило на фоне игры,
иногда после игры, иногда вместо игры. Характерный вариант это
когда игрок доходит до последнего задания, забивает на последнее
задание и продолжает общаться со своим куратором просто так. Можно
догадаться, что человеческого общения ему хотелось больше, чем
выйти в окно!
Работу в чате я, собственно и начала с того, что стала отвечать на
каждый эмоциональный вброс и раскручивать оттуда связный разговор.
С одной стороны, это давало определенную модель поведения (которой
ребята вполне могли не иметь в реальной жизни), с другой подавало
сигнал, что да, ты кому-то важен и интересен. Мы всерьез обсуждали
любую поднятую тему, начиная от обработки царапин и укусов,
заканчивая пирсингом и хореографией. У активных участников начали
формироваться отношения со мной я стала для них постоянной,
надежной, узнаваемой фигурой. Подстройка под манеру речи позволяла
не сильно выделяться и поддерживать ролевую модель достаточно
хорошо функционирующего подростка.
Примерно через месяц после моего прихода стало понятно, что куратор
забросил игровой чат и не читает логи. Китовое подполье утратило
актуальность, поскольку прятаться от куратора больше не было
необходимости, но уже было понятно, что в небольшой компании
ребятам проще разговориться и легче выстраивать отношения друг с
другом. Когда ребята осознали, что игры не будет, я предложила,
чтобы не было скучно, устроить что-то вроде психологического
кружка. К тому моменту я уже не скрывала, сколько мне лет и чем я
занимаюсь. Тусовка, надо сказать, отнеслась к этой информации
совершенно спокойно. Тогда мне показалось, что это спокойное
принятие произошло за счет надежных, хорошо выстроенных отношений.
Но позже я приходила в другие китовые чаты уже сразу в качестве
себя, взрослой тетки-психолога, и удивление иногда было, а
отторжения не было. (Почему расскажу дальше.)
В психологический кружок ушла значительная часть актива
первоначальной группы собственно, все, с кем я там общалась. К ним
присоединились те, кому просто было скучно. Кружок получил рабочее
название Анонимные киты и лег в основу китовой группы поддержки. А
я отправилась в поле бродить по открытым суицидальным чатам и
собирать тех, кому с нами было бы лучше.
6. Демография групп смерти
Основная часть населения суицидальных групп это ребята в возрасте
от 13 до 18 лет. В конкретном чате обычно преобладают или те, кто
помладше (13-14), или те, кто постарше (от 15). Но это средняя
температура по больнице. Дальше начинаются нюансы. Дети более
младшего возраста в кита иногда тоже заходят. Самым младшим
игроком, которого я видела за полгода, была девочка восьми лет от
роду. И да, она играла. Выполняла все задания и регулярно присылала
своему куратору фотографии порезов старательно нарисованных на
разных участках тела гуашевой краской. Надо сказать, что имитации в
китовой теме не такая уж редкая вещь. Со стороны может показаться,
что когда куратор выдает задания на порезы, то таким образом он
приучает игроков к аутоагрессии. На практике, если человек режется
в рамках игры, скорее всего, он резался и раньше, и это не является
для него чем-то экстраординарным. Если человек до игры не резался,
то он и на игре обычно не режется, а упражняется в карнавальном
гриме. Возможны смешанные варианты: например, по собственному
желанию человек режет ноги, чтобы окружающие не заметили, а по
заданиям рисует себе порезы на руках при помощи гелевой ручки и
губной помады.
Главная вещь, которую надо понимать про китовых ребят, это то, что
от хорошей жизни в тематические чаты, как правило, не приходят. Это
только в желтой прессе и примерно настолько же желтых новостях по
телевизору довольный жизнью и благополучный во всех отношениях
ребенок может посмотреть японский мультик и испытать непреодолимую
тягу к суицидальному поведению. По факту практически у всех, кто
приходит в тему, есть вполне объективные серьезные проблемы. Часто
целый набор проблем. Иногда диву даешься, как человек вообще
выживает в своей жизненной ситуации.
Основная объединяющая тема практически для всего сообщества это не
желание умереть, как можно было бы подумать, а чувство одиночества.
Умереть планируют не все, некоторые заходят, как они говорят,
просто из любопытства, но даже эти любопытствующие жалуются на то,
что им очень одиноко. Одиноко это значит нет друзей, не с кем пойти
погулять, не клеятся отношения с противоположным полом, нет
взаимопонимания с родителями, и если ты испытываешь какие-то
сильные и тяжелые переживания, в реальной жизни о них абсолютно не
с кем поговорить. Одно это весомый повод почувствовать себя
несчастным, но этим, как правило, не ограничивается.
Многие ребята из депрессивных регионов, глухих деревень, и они
жалуются на ощущение, что после школы у них нет никакого будущего,
разве что бомжевать. Таких зачастую и к специалисту-то не особо
отправишь. Какой психолог, если у человека в деревне даже школы,
например, нет? Есть магазин и доступ в интернет, а больше примерно
ничего, и по крайней мере до конца школы с подводной лодки никуда
не денешься. Это само по себе эффективно создает ощущение
безнадеги, а в комплекте еще могут быть пьющие родители, домашнее
насилие и какие-нибудь много лет не леченные заболевания.
Неблагополучная семья характерная проблема. Часто приходят
жаловаться именно на родителей. Что бьют, что не водят ни к одному
врачу (хотя надо), что не позволяют продолжить учебу (ты слишком
тупая, чтобы поступить в город). Семья может быть неполная, или ее
может вообще не быть. Детдомовцы в теме не редкость. Если семья
внешне производит впечатление благополучной, то и там могут быть
серьезные подводные камни. Например, невозможность поговорить с
родителями о своих переживаниях, потому что в ответ тебе говорят:
Какие вообще могут быть проблемы в твоем возрасте? Вот у нас жизнь
была тяжелая, а ты обут, одет, накормлен, и жаловаться тебе не на
что! Проблемы-то, на деле, могут быть очень серьезные, вплоть до
изнасилования и наркозависимости, но не спросишь не узнаешь!
Ребята, которым в реале очень не хватает близкого взрослого, с
которым можно доверительно пообщаться, пытаются найти себе такого
взрослого в интернете. И хорошо, если они находят его в волонтере,
а не в педофиле. Многие из тем, которые они приносят в чаты, это на
самом деле запросы к родителям.
Кира: Нужен твой совет.
Е.К.: Чеслучилось?
Кира: У меня ужасно болит голова. И главный вопрос как сбить
температуру.
Е.К.: Много ли температуры?
Кира: 38,5.
Е.К.: Врача надо вызывать, по хорошему.
Кира: Скорая не приедет. Семейный доктор тоже не
вариант.
Е.К.: Если найдешь дома парацетамол, можно с него
начать.
Кира: Таблеток вообще нет.
Жалобы на здоровье в китовой теме зачастую напоминают ситуацию с
медицинской помощью где-нибудь в Африке. Денег нет, медикаментов
нет, ближайший медработник в соседнем населенном пункте, а у
человека, например, прихватило сердце, и он не понимает, что ему
делать. И еще интереснее ситуация становится, если у человека не
соматика, а психиатрия.
Китовые чаты это, по сути, заповедник всевозможной психической
патологии. Порядка 90% суицидов связано с тем или иным психическим
заболеванием, и вполне закономерно, что в суицидальных сообществах
скапливаются ребята с различными расстройствами. Причем, в отличие
от кабинетов специалистов, там они могут откровенно говорить о том,
что чувствуют и что с ними происходит, не опасаясь, что их
госпитализируют за лишнее сказанное слово.
В первую очередь, естественно, в ките собираются ребята с разными
вариантами депрессий. Бывают относительно легкие депрессивные
состояния, когда всерьез умереть не хочется, но мысли иногда
посещают. А бывает, что приходят ребята с тяжелыми затяжными
депрессиями. Они жалуются, что им больно, плохо, ничто не радует,
чувств нет, цвета померкли, терпеть это все никаких сил уже нет, и
в кураторе они ищут прежде всего человека, который избавит их от
мучений. Иногда сами становятся кураторами: объясняют, что
планируют умереть, но перед смертью хотят позаботиться о таких же
несчастных людях, как они сами. За помощью эти ребята, как правило,
не обращаются, потому что верят, что им все равно уже ничто не
поможет. Бывает, что у них есть основания так думать: за плечами
несколько госпитализаций, хождение по специалистам, и все
безрезультатно депрессия не ушла. Если с игры такие ребята уезжают
в стационар, через некоторое время они часто снова возвращаются в
тему.
Еще одно характерное для суицидальных сообществ состояние это
пограничное расстройство личности. У большинства пограничников
(порядка 80%) основным средством эмоциональной регуляции являются
самоповреждения. Эмоции пограничников экстремально сильны, и их так
трудно выдерживать, что возникает желание прекратить эти
переживания любым способом. Боль эффективно заглушает чувства,
поэтому пограничники, когда им грустно, или страшно, или стыдно,
склонны хвататься за лезвие. Если в чат пришел человек, на котором
шрамы исчисляются десятками, это, как правило, именно такая
история. Пограничники в суицидальные игры часто ходят не за
финальным заданием, а больше для развлечения. Терять им нечего, они
уже все равно режутся, почему бы не порезаться еще несколько раз в
рамках игры?
Иногда, относительно редко, приходят ребята с психотическими
состояниями. С расщеплением личности, с галлюцинациями, с
навязчивым желанием убивать людей. Характерно, что они становятся
не игроками, а кураторами суицидальных игр. Но на галлюцинации
могут жаловаться и рядовые члены сообщества. И хорошо, если
техническая возможность дойти до психиатра есть при должной
настойчивости человека можно уговорить сходить к доктору. А вот
если это то самое село и семья, которая в принципе не обращается ни
за какой медицинской помощью (Немедикаментозные способы смягчения
галлюцинаторной симптоматики в природе существуют например,
средствами
когнитивно-поведенческой терапии, но мы, в общем, догадываемся,
какова вероятность, что человек с этой информацией встретится.)
Очень много педзапущенных ребят, с задержками развития, с
трудностями обучения в школе. Они жертвы травли со стороны
одноклассников, над ними смеются, на них кричат учителя, дома на
них кричат из-за низких оценок родители (и хорошо, если только
кричат). За их неуспешностью в школе стоят зачастую вполне
поправимые проблемы: дефицит саморегуляции, дефицит внимания,
нарушения сенсорной интеграции. Там мог бы здорово помочь школьный
психолог или нейропсихолог если бы он был в наличии и был
компетентен. К сожалению, в ответ на предложение пообщаться со
школьным психологом часто звучат жалобы на то, что от этого
психолога никакого толка. Например, потому что школьный психолог
это завуч, который окончил двухмесячные психологические курсы. Или
потому что это бабушка лет семидесяти, которая в рамках
психолого-педагогической работы в основном занимается тем, что
ругается на короткие юбки, косметику и пирсинг, которых в ее время
не было.
Функциональные возможности китовой тусовки в среднем невысоки:
трудно писать связные тексты из более чем двух-трех предложений,
трудно рисовать, трудно выполнять задания, требующие каких-либо
организационных или интеллектуальных усилий. Именно поэтому в
суицидальных играх такие примитивные задания на уровне сделай один
порез на руке. Более сложные задания игроки попросту не тянут,
начинают разбегаться.
Часть сообщества составляют люди постарше. Бывает и 20+, и 30+. Тут
обычно два варианта. Либо у человека тяжелая психическая патология
или наркозависимость, и в силу заболевания он функционирует не на
свой возраст, а как раз примерно на подростковый (поэтому с
подростками ему комфортнее, чем со сверстниками), либо человек
волонтер и хочет нанести немного добра.
Волонтеры и доброжелатели это особая история. Довольно много людей
всерьез переживает за суицидальных подростков, и время от времени
они приходят в тематические чаты с конкретной целью отговаривать от
суицида. Иногда это такие же подростки, но более жизнелюбивые,
иногда люди чуть постарше. Чаще всего они действуют очень неумело и
сразу начинают вступать в конфронтацию, произнося шаблонные лозунги
вида оглянись, жизнь так прекрасна и у тебя вся жизнь впереди.
Таких не любят, потому что они страшно далеки от реалий жизни
китовой тусовки. Когда ты сидишь в глухой деревне, не имеешь
внятных перспектив получить образование и вырваться в город, при
этом еще страдаешь букетом заболеваний, от которых в деревне тебя
некому лечить (да и не то чтоб родители были заинтересованы везти
тебя к врачу), то предложения оглянуться вокруг и увидеть, как
прекрасен мир, выглядят в лучшем случае комично, в худшем
оскорбительно. Поэтому восторженные энтузиасты в теме обычно не
задерживаются.
Чуть более изобретательные доброжелатели прикидываются кураторами.
Они исходят из идеи, что если человек пришел искать куратора, то ни
с кем, кроме куратора, он разговаривать все равно не станет, а под
видом игры как раз можно наладить контакт. Рациональное зерно
здесь, кстати, есть. Иногда ребята приходят в чаты в остром
состоянии, с туннельным сознанием, и в этот момент их действительно
может не интересовать ничего, кроме способов связаться с куратором
суицидальной игры. Но это скорее исключение. Обычно ребята вполне
доступны диалогу и готовы поговорить о своем опыте и своих
переживаниях, не важно, куратор ты, игрок или просто мимо проходил.
У стратегии прикинуться куратором есть две основных серьезных
проблемы. Во-первых, как показала практика, в группы ряженых
кураторов через некоторое время приходят вполне настоящие кураторы
и там под прикрытием начинают вербовать игроков. Во-вторых, у
игроков, как правило, есть вполне четкие ожидания от игры, они
сознательно и целенаправленно идут на игру с заданиями про
самоповреждение, и если таких заданий от куратора не поступает,
игрок ощущает, что его накололи. Куратора на этом месте посылают
далеко, тщательно выстроенный контакт рвется, а игрок отправляется
искать себе настоящую игру. Отдельный риск это то, что доброго
куратора, если он хорошо замаскировался, могут случайно принять за
настоящего и куда-нибудь о нем сообщить. Доброжелателю в этом
случае придется долго объяснять, что он не преступник и ничего
плохого в виду не имел. Добрая половина людей, которые приходят в
чаты и объявляют себя кураторами, это такие вот энтузиасты.
Помимо стихийного, существует еще организованное волонтерство,
основная цель которого пресечение деятельности кураторов и
предотвращение суицидальных попыток, о планах на которые игроки
иногда сообщают в чатах. В частности,
Молодежная служба безопасности
сидит практически везде. У игроков к этому отношение довольно
сложное, потому что волонтер такого вида это в их представлении
что-то вроде мента. То есть вроде бы он для пользы и безопасности,
только на глаза ему лучше лишний раз не попадаться, а то полиции
сдаст или в стационар отправит.
7. Риски
Реальность, как водится, оказывается несколько сложнее, чем ее себе
представляют. Деятельность куратора суицидальной игры действительно
является уголовно наказуемой, и за нее можно привлечь по статье
110.2 УК РФ. Это статья про
побуждение к совершению самоубийства. А вот в деятельности игрока
состава преступления нет. Есть статья, что нельзя организовывать
суицидальные игры, но нет статьи, что нельзя в них участвовать.
Приход сотрудника МВД, которого панически боятся многие игроки, на
практике оборачивается некоторым количеством нервотрепки,
неприятными объяснениями с родителями и небольшой воспитательной
беседой об интернет-рисках, но серьезных негативных последствий не
имеет если только не оказывается, что игрок находится в таком
тяжелом состоянии, что ему необходима экстренная госпитализация. И
вот здесь вступает в действие
статья 29 Закона о
психиатрической помощи, согласно которой человек может быть
госпитализирован помимо своего желания, если он представляет
непосредственную опасность для самого себя.
Принудительная госпитализация это палка о двух концах. С одной
стороны, действительно, бывают острые состояния, когда человека
небезопасно оставлять без присмотра, и необходимо срочное
медицинское вмешательство, чтобы привести его в чувство. С другой
стороны, качество этого медицинского вмешательства не
гарантировано. Например, известно, что при депрессивных
расстройствах госпитализация с фармакологической терапией приводит
к ослаблению депрессивной симптоматики, но не снижает суицидального
риска. Если дополнять фармтерапию психотерапией (в частности,
когнитивно-поведенческой), то суицидальный риск снижается примерно
вдвое, но вот как раз психотерапии в стационаре зачастую и нет. В
результате можно наблюдать, как игроки, отлежав положенный срок в
стационаре, снова возвращаются в тему и снова жалуются в чатах на
суицидальные мысли.
При пограничном расстройстве госпитализация без исключительно
серьезных показаний вообще вредна, поскольку со временем на базе
опыта госпитализаций у человека может формироваться стратегия ухода
от жизненных трудностей что-нибудь с собой сделать, чтобы положили
в больницу, где можно немного отдохнуть. Игрок, который так густо
изрезан, что смотреть страшно и хочется сразу отправить в
стационар, это, как правило, как раз пограничник и есть. И если мы
его без реальной угрозы жизни отправляем на этом месте в стационар,
то оказываем ему, на самом деле, медвежью услугу. На одной
фармтерапии меньше резаться он все равно не станет. Но может начать
резаться больше.
Госпитализация сама по себе может становиться травмирующим опытом.
Еще она может провоцировать самостигматизацию все равно я псих,
ничего хорошего мне в жизни уже не светит, так что даже и пытаться
не надо. Попутно может получиться стигматизация в собственной семье
это если родители решают махнуть на ребенка рукой. Чего с
ушибленным на голову сделаешь, пропащий человек! Это очень
неблагоприятный сценарий: как только человека признали, по сути,
бракованным (и он сам себя начал так воспринимать), вероятность
обращения за адекватной помощью падает до уровня плинтуса.
Готовность к сотрудничеству с врачом у принудительно
госпитализированных людей тоже, как правило, не очень высокая. Те
же таблетки с большей вероятностью будут выплюнуты, если человек не
чувствует, что ему помогают, а чувствует, что его посадили за
решетку. Поэтому принудительная госпитализация это последнее
средство на тот случай, когда других осмысленных вариантов нет. То
есть когда отговорить от совершения попытки никакими силами не
удается, или когда при амбулаторном лечении невозможно обеспечить
необходимый уровень безопасности. И такие случаи это скорее
исключение, чем правило.
Для куратора, как уже было сказано выше, риски более высокие. После
задержания психиатрическая экспертиза, а дальнейший маршрут может
включать постановку на учет, спецшколу, колонию или опять же
принудительное лечение. В течение недели от начала игры, а то и
быстрее, куратором начинают интересоваться волонтеры, а следом им
начинают интересоваться сотрудники полиции по месту жительства.
Место жительства при этом может быть совершенно произвольным, и
необязательно в России. Суицидальные игры это международная
история. В русскоязычной китовой тусовке можно встретить кураторов
и игроков из России, Украины и стран СНГ. Волонтеры связываются с
МВД соответствующей страны, и дальше куратора задерживают и судят
по законам той страны, гражданином которой он является. В
соответствии с отечественным законодательством, реальный случай со
смертельным исходом не является необходимым для осуждения куратора
достаточно призывов.
Риски, связанные с самой игрой, не так велики, как их себе обычно
представляют, но они существуют. Деятельность куратора не является
в строгом смысле доведением до суицида. Как мы уже понимаем, в
рамках игры трудно даже заставить человека резаться, если он
изначально не планировал этого делать, не то что заставить его
выйти в окно. Если на фоне игры происходит суицидальная попытка,
как правило это связано с тем, что в реальной жизни игрока есть
очень серьезные проблемы, которые собственно и толкают его к уходу
из жизни. Происходящее на игре с этой точки зрения можно
рассматривать как вариант ассистированного суицида. Куратор
поддерживает уже существующее у игрока желание умереть и таким
образом повышает степень суицидального риска. Причем повышает чаще
всего не очень сильно, если судить по количеству игроков, которые,
серьезно думая о смерти, прошли игру от начала до конца, а попытки
так и не совершили. Существенную опасность общение с куратором
представляет для тех игроков, у которых на момент начала игры уже
есть тяжелая психическая патология, уровень критики снижен, а
произвольный контроль над поведением ослаблен. Это те ребята, у
которых и без всяких игр суицидальный риск очень высокий.
Секретные кураторские психотехнологии на практике, как правило,
целиком сводятся к бомбардировке любовью, как в тоталитарных
сектах. Игроку рассказывают, что он самый лучший, что порезы у него
самые красивые, что куратор мечтает с ним встретиться на том свете
после игры. Одинокие игроки легко впадают в зависимость от такого
отношения, и иногда возникает эффект, когда игрок никакими силами
не может перестать общаться с куратором, хотя уже понимает, что это
не очень полезное общение и пора бы с ним завязывать. Длительное
общение с куратором, в свою очередь, создает благодатную почву для
развития страхов. Насмотревшись на картинки с расчлененкой, которые
кураторы присылают для воодушевления, некоторые игроки, например,
начинают страдать ночными кошмарами. Еще один типичный страх это
что если выйти из игры, то куратор обязательно пришлет убийц. В
общем, можно представить себе, как это сказывается на душевном
состоянии.
Уля: После того как я послушала музыку и
посмотрела видео которые скидывала мне кураторша, мне серьезно
начало казаться, что я сошла с ума, мне страшно находиться одной в
комнате, стала оочень бояться темноты, хотя раньше обожала гулять
одной ночью, так же я боюсь засыпать и это ещё не
всё...
Помимо вредных факторов, непосредственно связанных с игрой, имеет
место еще ряд неспецифических. В первую очередь, это риск стать
жертвой чужой немотивированной агрессии. В китовой тусовке троллей
и агрессоров много. Часть из них это сами игроки, которые в
реальной жизни являются жертвами травли или насилия, поэтому в сети
им периодически хочется на ком-нибудь отыграться. Еще одна часть
это люди, которые специально приходят в суицидальные чаты, чтобы
самоутверждаться за счет слабых и уязвимых. Поскольку многие
площадки не модерируются совсем, выгнать оттуда троллей бывает
затруднительно.
Время от времени в тематические чаты приходят колумбайнеры,
наркодилеры или распространители детской порнографии. Иногда
приходят педофилы, прикидывающиеся кураторами. В большом
немодерируемом чате педофил, парадоксально, несколько менее опасен,
чем на ВК. Если он у кого-то в личке начинает просить фотографий с
обнаженкой, и барышне такой поворот разговора не нравится, через
две минуты скрин этого разговора попадает в общий чат, а через пять
минут педофила дружно матерят все, кто в это время оказался в
онлайне.
Более опасный вариант это когда куратор в первую очередь занимается
подталкиванием к суициду (и у игрока не возникает сомнений, что это
настоящий куратор), а побочно занимается сексуальной эксплуатацией
игрока, требуя от него фотографий в рамках заданий. Тут к рискам от
самой игры добавляются типичные риски, связанные с пересылкой
фотографий шантаж обнародованием фотографий, собственно
обнародование.
Поскольку многие из игроков в дополнение к проблемам с
самоповреждением имеют еще проблемы с пищевым поведением, в
тематических чатах довольно часто можно встретить фотографии
анорексичных барышень на стадии глубокого физического истощения и
описания экстремальных диет. Для игроков с расстройствами пищевого
поведения в ремиссии такой контент является триггерным и может
провоцировать рецидивы. То же касается обмена фотографиями
порезанных рук тех, у кого сформирована зависимость от порезов, эти
фотографии побуждают резаться чаще и глубже, поскольку срабатывает
эффект соревнования. Слухи о том, что кто-то в сообществе все-таки
совершил суицид, на некоторое время повышают суицидальный риск для
всего сообщества может запускаться волна подражаний. Причем
необязательно это будут непосредственно суицидальные попытки: могут
быть угрозы, анонсы, демонстративные акции или какие-нибудь очень
странные выходки, про которые человек потом не может объяснить, что
на него нашло. Например, среди зимы пойти гулять в одной футболке
на ближайшую заброшку. Таким образом, для людей с не очень
устойчивой психикой сам факт нахождения в суицидальной тусовке
является небезопасным, даже если они там ни во что не играют, а
просто сидят и общаются.
8. Поиски путей помощи
В каком-то смысле суицидальные игры оказались не только вредными,
но и полезными во всяком случае, группу повышенного риска теперь
хорошо видно, она собирается большими компаниями в тематических
чатах, и ее легко находить по ключевым словам. На этом месте,
собственно, с группой риска надо было бы начинать как-то работать
осталось понять, как это делать.
Исторически одним из первых способов работы было перенаправление
группы риска на кризисные линии. В 2017 году, когда на ВК начали
активно банить по ключевым словам суицидальные группы, на месте
закрытой группы размещалась ссылка на проект
Твоя территория чат доверия
для подростков и молодежи. Количество обращений в службу резко
возросло многие ребята открыли для себя возможность обратиться за
помощью. Консультанты не справлялись с наплывом обращений и
эмоциональной нагрузкой стало приходить много суицидентов.
Недостаток финансирования, ограничивающий количество консультантов,
до сих пор является основной проблемой службы. Вот так выглядит
статистика обращений на проект Твоя территория за 2013-2020 годы.
Можно видеть, что на данный момент консультанты успевают принять
примерно одно из четырех обращений. На остальные просто не хватает
рук.
Почему формат чата, а не более привычный телефонный? Потому что,
как оказалось, в старшем подростковом возрасте спрос на телефоны
доверия резко падает. Не потому что проблем становится меньше, а
потому что разговаривать по телефону на личные темы становится
психологически некомфортно. А вдруг родители что-нибудь услышат?
Чат в этом смысле безопаснее, ты можешь сидеть в одной комнате с
мамой, и она не узнает, о чем именно ты в этот момент переписывался
с консультантом.
Есть, с другой стороны, и ограничения. Во-первых, на кризисную
линию ты в любом случае должен обратиться сам. То есть тебе как
минимум нужно дозреть до обращения за помощью. Это отсекает очень
многих ребят с тяжелой депрессией, которые убеждены, что помочь им
уже нельзя. Во-вторых, формат кризисной линии позволяет поговорить
об актуальных чувствах, но к работе по формированию недостающих
функций и навыков он не располагает. И если, например, обращается
одинокий подросток, у которого нет друзей, потому что он не умеет
общаться и боится это делать, то за час с ним можно поговорить про
его страхи, но нельзя выстроить у него коммуникативные навыки.
В-третьих, консультант на кризисной линии так же анонимен, как ты
сам, и с ним не получиться выстроить настоящих отношений. Вопрос
отношений особенно важен в ситуации текущего суицида когда человек,
например, уже успел вылезти на крышу и решил напоследок с кем-то
поговорить. Отношения это последняя вещь, за которую можно
ухватиться, когда больше тебя ничего не держит, и если собеседник
говорит: Я не хочу, чтобы ты уходил, то есть разница, произносит ли
эти слова человек, которого ты знаешь и любишь, или человек, с
которым ты познакомился только что.
Из этих соображений логически вытекает второй ранний формат помощи
а именно, шефство. Шефством над конкретными подростками практически
с самого начала занимались волонтеры, основной задачей которых была
идентификация кураторов суицидальных игр. Когда волонтер сидит в
чате и общается с подростками, то естественным образом
выстраиваются какие-то отношения, и с кем-то из ребят они будут
особенно близкими. У подростка появляется надежный объект
привязанности, человек, которому он доверяет, и когда возникают
какие-то проблемы любые проблемы, начиная от насморка, заканчивая
желанием выйти в окно, то он обращается со своими проблемами именно
к этому человеку. Ограничение здесь понятное отдельно взятый
волонтер не может дружить таким образом с большим количеством
подростков. И времени не хватит, и эмоционально тяжело. По опыту
группы
Китобой потолок, после которого
начинается стремительное выгорание, это два-три постоянно
нуждающихся в контакте кризисных подростка на одного волонтера.
Положим, в плотном сопровождении нуждаются не все члены сообщества,
а только те, кто находится в особенно тяжелом состоянии и при этом
не имеет других близких контактов. Но потребность переговорить о
чем-то волнующем со знакомым надежным человеком периодически
возникает у многих. И здесь мы опять же упираемся в нехватку рук.
Когда волонтеры сильно ограничены во времени, они начинают
игнорировать сообщения в личку, за исключением кризисных, и это, на
самом деле, совершенно неполезный для сообщества посыл чтобы на
тебя обратили внимание, ты должен начать умирать. Есть большая
потребность в людях, которые занимались бы именно шефством.
Например, в таком качестве очень востребованы люди с собственным
опытом аффективных расстройств, поскольку они хорошо понимают
специфику депрессивных состояний и могут поделиться опытом, как из
этих состояний вылезать.
От шефа не требуется глубоких познаний в области психологии. Ему в
любом случае нужна определенная подготовка, но не масштабов
законченного психологического или педагогического образования.
Основные умения быть эмоционально теплым и внимательно слушать, не
осуждая собеседника за то, как он поступает, потому что в шефе
нуждаются в первую очередь как в близком друге. Есть одно но. Если
человека накроет и он пойдет на крышу или на рельсы, то именно шеф
будет тем, кому он напишет попрощаться. Это сообщение нужно будет
успеть увидеть, и потом нужно будет удерживать человека в контакте
или пока он не придет в чувство и не передумает умирать, или пока к
нему не приедут. Переговоры в ситуации текущего суицида могут
длиться три-четыре часа, и произойти это может когда угодно.
Один из главных страхов, связанных с такими ситуациями, это что
если человек погибнет, тот, кто разговаривал с ним последним, может
пойти под суд как виновник его гибели. В действительности,
неуспешная попытка помочь ненаказуема, и даже если человек гибнет
после общения с консультантом кризисной линии, винить консультанта
не будут. Да, он психолог, да, это его работа попытаться остановить
суицидента, но даже работа психолога, проведенная по всем правилам
искусства, не дает стопроцентной гарантии, что человек выживет. С
другой стороны, нужно будет как-то жить дальше с тем, что этого
человека ты не удержал. И нужно принимать возможность того, что
однажды кого-то можно не удержать. Естественно, если волонтер
работает не как одинокий рейнджер, а в рамках команды, то есть
возможность по ходу разговора запросить рекомендаций у более
опытных товарищей, инициировать спасательную операцию при
необходимости, но в любом случае, когда у тебя в личных сообщениях
начинает умирать человек это страшно.
Еще один распространенный миф это что с чужим несовершеннолетним
ребенком без разрешения родителей общаться незаконно. Общение как
таковое тоже ненаказуемо (иначе, как мы догадываемся, надо было бы
сразу привлечь половину интернета), наказуемо вступать с чужим
несовершеннолетним ребенком в интимную переписку это
статья 135 УК РФ. Если
тринадцатилетний человек приходит в чат и хочет поговорить там про
то, что его в школе травят, то для того, чтобы пообщаться с ним на
эту тему, не нужно ни образования, ни чьего-либо разрешения,
достаточно иметь желание и время.
Но, как мы понимаем, если человек находится в тяжелом состоянии,
желательно, чтобы он пообщался все-таки с профильным специалистом.
Одно из направлений работы волонтеров собственно в этом и
заключается: во-первых, убедить подростка, что ему нужно пообщаться
с психологом или психиатром, во-вторых маршрутизировать его в
нужном направлении. Как ни парадоксально, первое зачастую
существенно проще! Сама идея, что проблемы можно решить не только
выходом в окно, а настроение чинится не только кровопусканием, а
еще хорошо подобранными препаратами, многими воспринимается
благосклонно особенно, если уточнить, что в стационар ложиться
необязательно, можно наблюдаться амбулаторно. А вот дальше встает
вопрос, куда послать.
Школьный психолог, как выше уже упоминалось, может вообще
отсутствовать, или он может быть таким, что откровенничать с ним не
захочется. Один из барьеров для обращения к школьному психологу это
страх, что любая озвученная ему информация может утечь к родителям
или учителям. В подростковом возрасте уже хочется
конфиденциальности, а у школьного психолога конфиденциальность
очень условная. Из-за этого к нему либо вообще не обращаются, либо
ему предъявляется сильно отредактированная версия происходящего.
Игроки, например, склонны умалчивать, что участвуют в суицидальной
игре. Аналогичная проблема возникает, если специалиста выбирали
родители, и они с ним в контакте. Психологу, который потенциально
может поделиться информацией с мамой, будет рассказано только то,
что можно знать маме. А о том, что осталось за кадром, человеку все
равно нужно с кем-то поговорить. В результате иногда складывается
странная ситуация, когда волонтеры выслушивают не только то, о чем
подросток не может поговорить со своими родителями, но и то, о чем
он не может поговорить со своим психологом.
Мира: Я хочу чтобы мамка закончила меня к
психологам вадить.
Е.К.: Тебе это не помогает?
Мира: Нет. Просто трачу время.
Е.К.: Можно поговорить с психологами. Если у тебя есть
ощущение, что их работа тебе не помогает, им полезно об этом
знать.
Мира: Ну незнаю. Я все скрываю
Е.К.: Может быть, в этом дело. Психологу очень сложно
нанести какую-то пользу, когда он про важные вещи не знает.
Мира: Ну блин. Я столько крови в день вижу п***ц. Своей.
Е.К.: Это имеет смысл обсудить с психологом, потому что с
этим можно работать. Как минимум психолог поймет, что тебе навыки
эмоциональной регуляции надо собирать.
Мира: Ну стремно они мамены подруги.
Е.К.: Это проблема. Ты им не можешь доверять, потому что
боишься, что они все маме расскажут?
Мира: Да
Еще одна серьезная проблема это территориальная доступность. В
крупных городах бывает довольно большой спектр вариантов, куда
можно отправить за помощью человека с психическим расстройством.
МСБ, кстати, собирает контакты клинических центров и конкретных
специалистов, которые эффективно работают с суицидальными и
самоповреждающимися подростками, так что если вы случайно знаете
хороших подростковых психиатров с такой специализацией (где угодно
на территории России или Украины), пишите сразу
сюда. А вот что делать, если подросток
находится в деревне, и семье не особенно интересно, в каком он
состоянии? Или, например, в наличии есть только ПНД, где человек
уже лежал и никакой положительной динамики не увидел?
Инна: Давали таблетки какието. Потом как овощь и
памяти нет. Тупо снотворное лошалинная доза.
Дистанционное образование это сейчас более или менее отлаженная
технология. Очному оно все еще уступает по качеству, но во всяком
случае оно есть и как-то работает. А вот дистанционной
психиатрической помощи в государственной системе здравоохранения
пока не предусмотрено. С дистанционной психологической помощью
ситуация ненамного лучше. И в некоторых случаях понятно, что
посылать человека некуда, и либо он получает хотя бы какую-то
помощь прямо здесь, в чатах, либо не получает никакой и нигде.
9. Эксперименты
Дальше начинается методологическая terra incognita отработанных
способов профилактики суицидального поведения на базе чатов пока
еще не существует. Да и вообще методология работы в чатах как
таковая развита очень слабо. Например, есть система подготовки
консультантов чата доверия от проекта Твоя Территория, но это во
многом адаптация телефоного консультирования к текстовому формату.
Если нужно поговорить с отдельно взятым подростком, наработки
коллег очень помогают. Но в условиях нехватки волонтеров нужно было
идти дальше и работать на уровне сообщества, чтобы ребята в
экстренном случае могли чем-то помочь друг другу.
Группа поддержки была очень естественным решением. Практика
формирования групп взаимопомощи из взрослых людей с аффективными
расстройствами уже какое-то время существует этой темой занимаются
в ассоциации
Партнерство равных. Ведущий
таких групп не психолог (хотя он может иметь психологическое
образование), а такой же человек с диагнозом, как все остальные.
Все члены группы, включая ведущего, на равных, и если ты говоришь о
каких-то своих проблемах, тебя хорошо понимают, потому что у других
членов группы проблемы в целом примерно такие же.
Опыт Партнерства равных невозможно было перенести на наш формат
напрямую, поскольку они никогда не делали подростковых групп, но
многие их наработки оказались очень полезны. (Алена и Настя,
спасибо за тренинг ведущих, это было здорово!) Набор правил у нас
по итогу получился несколько другой. Например, на нашей группе
поддержки можно ругаться матом, но нельзя нарочно обижать друг
друга. Наша группа не выровнена по диагнозу: в одной куче сидят
ребята с депрессиями, с пограничным расстройством, с БАР, с
шизофренией. Объединяющим фактором является не конкретный диагноз,
а чувство одиночества и периодически возникающие мысли о
смерти.
Что дает формат группы поддержки? Во-первых, в таком формате можно
заниматься систематической работой по развитию коммуникативных
навыков. На раннем этапе работы группы ведущий, по сути, занимается
примерно тем же, чем воспитатель в детском саду: разруливает
конфликты, помогает понять, где возникло недопонимание,
демонстрирует образцы конструктивной коммуникации.
Таня: Лан все. Досвидание
Марат: Что случилось у тебя мы что обидели тебя да?
Е.К.: Полина расстроилась. Это тяжелая для нее тема.
Марат: Блин жаль конешно что ты уходишь!!! Бл* зря я начал
про это. Блин безтакный я человек.
Е.К.: Ты не со зла.
Таня: Я сама начала.
Коммуникативные навыки это та вещь, которую человек может забрать с
собой. Они хорошо переносятся из одной ситуации общения в другую.
Применительно к китовому сообществу, например, оказалось, что
ребята, которые сидели на группе поддержки, потом продолжают
общаться на том же уровне и в открытых тематических чатах. Причем
не только между собой, а и с другими людьми, которые там сидят. То
есть через группу поддержки фактически можно влиять на культуру
общения в целом по сообществу.
Еще одна важная функция группы поддержки это построение социальной
сети. Для многих ребят группа поддержки становится первым опытом
того, что у них есть собственная компания. В ките, как мы помним,
аккумулируются те, кого травят в школе и у кого нет друзей в
реальной жизни. Когда друзья появляются на группе поддержки, это по
крайней мере отчасти решает основную проблему ощущение космического
одиночества и что ты на самом деле никому в этом мире не нужен и не
интересен. И здесь сразу несколько полезных следствий. Во-первых,
человек, который сидит на группе поддержки, не так зависим от
волонтера у него есть еще варианты, куда можно пойти поговорить о
своих проблемах. Во-вторых, если человек начинает всерьез
планировать суицид, то независимо от того, с кем он об этом
поговорил, информация по хорошо налаженному сарафанному радио очень
быстро дойдет до волонтеров, и ситуация будет под контролем.
В-третьих, если где-то на открытой площадке человек подвергается
атаке троллей, ему больше не нужно справляться с этим одному он
может позвать друзей, или они сами набегут его защищать. Это очень
ценный опыт для тех, кто в реальной жизни является жертвой
травли.
За счет чего работает группа поддержки? Прежде всего за счет того,
что у подростков ведущая деятельность это межличностное общение, и
их не нужно специально уговаривать общаться между собой, они это
делают естественным образом. И отношения, которые между ними при
этом формируются, это настоящие дружеские отношения, а не
искусственно сконструированные, как между психологом и его
клиентом. Поддержка сверстника может быть неумелой, неловкой, но
что важно она абсолютно искренняя.
Для людей с депрессивным складом личности в целом характерно, что о
других они беспокоятся больше, чем о себе. Если мы формируем группу
из депрессивных людей, то естественно, что в кризисное состояние
они будут входить не все одновременно, а по очереди.
Соответственно, в тот момент, когда одного участника накрыло,
другие участники, которые в этот момент чувствуют себя лучше и у
них есть ресурс на поддержку, начинают его утешать и отговаривать
от неразумных действий. В следующий раз роли могут распределиться
иначе, и в поддержке будет нуждаться тот, кто сейчас был
утешителем, а тот, кого утешали, сам станет для другого точкой
опоры.
Здесь мы отходим от представления о том, что есть условные больные,
которые нуждаются в помощи, и условные сиделки, которые о них
заботятся. Мы понимаем, что у каждого человека есть моменты, когда
ему тяжело, и есть, с другой стороны, моменты, когда он в тонусе и
может сам кого-то поддержать. Группа задействует тот ресурс
поддержки, который уже есть внутри сообщества, даже если оно
суицидальной тематики.
Это было очень круто, но я чувствовала, что мы можем больше. Где-то
еще в самом начале работы группы поддержки я попыталась хотя бы
частично реализовать там Penn Prevention Program это программа
профилактики суицидального и аутодеструктивного поведения, которая
используется в американских школах и американской армии. На русском
языке адаптированный для семейного использования вариант этой
программы публиковался под заголовком Ребенок-оптимист. По
содержанию PPP это по сути вся та же самая когнитивно-поведенческая
терапия. PPP у нас не зашла. Во-первых, мы уткнулись в то, что
некоторые вещи нужно было объяснять, а ребятам было тяжко слушать
аудиосообщения длиннее тридцати секунд. Это было ожидаемо: в
депрессивных состояниях вообще все тяжело, и удерживать внимание
тоже. Во-вторых, оказалось, что для значительной части группы
когнитивная модель недоступна интеллектуально. И это тоже было
предсказуемо, с учетом, что в ките скапливаются дети с трудностями
обучения в школе. В-третьих, программа предполагала выполнение хотя
бы каких-то домашних заданий, а делать задания не было ни сил, ни
желания (и сама формулировка задачи часто оказывалась непонятной).
Возможно, в условиях классной комнаты все то же самое сработало бы
несколько лучше, но для чата это оказался нерабочий вариант. Нельзя
сказать, чтобы этот опыт был вообще бесполезным после попыток взять
штурмом PPP мы стали больше разговаривать про чувства и отношения,
но нужно было искать какие-то другие подходы.
Напрашивалась мысль, что если дети пришли в кита играть, значит с
ними можно во что-нибудь играть. Это, в общем-то, не новая идея.
Одним из первых средств борьбы с суицидальными играми было создание
профилактических игр, выстроенных по той же схеме, но с другими
заданиями вызывающими не желание умереть, а желание жить. В
Бразилии придумали Розового кита, например. Но это оказался не
очень удачный формат. Классический Синий кит и его аналоги
опираются на естественные психологические потребности возрастную
потребность в риске и потребность выражать свои негативные
переживания. Розовый кит давал что-то другое, а не то, за чем
пришли игроки, потому для игроков по большей части оказывался
неинтересен и не мог эффективно конкурировать с оригинальной игрой.
Вдобавок Розовый кит со своим утрированным позитивом не учитывал
суровых реалий жизни игроков, в контексте которых предложение
полежать в ванне с пеной зачастую звучит как издевательство.
Я предположила, что мы могли бы поиграть в словесные ролевые игры и
таким образом развивать навыки кооперации, мышление и позитивное
самовосприятие. Ну и актуальные переживания отыграть заодно. Это
тоже не сработало оказалось, что отыгрывать воображаемую ситуацию
способны буквально единицы, а для остальных это неподъемная задача.
До приключения как такового мы даже не дошли запоролись на
симуляторе таверны. Я сделала вывод, что сильно переоценила уровень
развития игровой деятельности в целом по сообществу, и опустила
планку. Мы попробовали поиграть в простые словесные игры.
Выяснилось, что поиграть в ассоциации китовые подростки в принципе
могут и даже с некоторым удовольствием, а вот игра в города уже
оказывается недоступной не хватает эрудиции. Если собирается
компания, то ребята успешно самоорганизовываются на Мафию, но
только при помощи бота. Кроме Мафии, по собственной инициативе они
еще играли в правда или действие, но путались в правилах и быстро
уставали.
Итак, элементы КПТ не зашли, игры тоже. Я решила проверить, не
получится ли внезапно плюс из двух минусов и запустила для желающих
пилотную группу на основе поведенческого тренинга DBT
(диалектической поведенческой терапии). DBT изначально была создана
для работы с пациентами, имеющими пограничное расстройство
личности, суицидальную и парасуицидальную симптоматику.
Соответственно, ее методы должны были подходить нам больше, чем
классическая когнитивно-поведенческая терапия. Согласно канону, за
выполненные задания участникам поведенческого тренинга полагается
выдавать наклейки. Поскольку в условиях чата подкрепление
наклейками не имеет никакого смысла (там наклейки выполняют роль
мимики и пантомимики, а не поощрений), я решила вознаграждать
игроков очками опыта и волшебными предметами. В самом начале
программы мы создали игровых персонажей, и в дальнейшем все
поощения прилетали в профиль персонажа. Тут нам очень сильно помог
ролевой бот
Шарлия Алвелс, предназначенный
для игр по пятой редакции D&D. (Спасибо, Мит!) Вознаграждения
полагались за сделанные домашние задания, за героические достижения
в области саморегуляции (хотела порезаться, но перетерпела и
резаться не стала) и за подвиги в реальной жизни например,
собраться с духом и дойти до психиатра.
Марта: Мне можно прям кубок давать! Сколько я
решалась на это!
Е.К.: Лови :)))
Шарлия: Предмет +Кубок добавлен в инвентарь Марта!
Марта: Блин та я ж пошутила!
Е.К.: А уже все :))) Кубок прилетел :))))
С легкой геймификацией мы продержались немного дольше, чем по
программе PPP, но в конечном итоге все равно уперлись в то, что
выполнять домашние задания нет сил, а когнитивная модель
малопонятна. Зато выяснилось, что хотя отыгрывать персонажа тяжело,
создавать свое сказочное альтер-эго ребятам нравится. И совершенно
неожиданно самой популярной игровой механикой оказался отъем очков
здоровья за резьбу по телу и прочие вредительские акции.
Натурально, игроки приходили и отчитывались: Я порезался, сними с
меня сердечко! Некоторые сами предлагали, чтобы я их лишала
сердечек за что-нибудь еще например, за энергетики или за
выдергивание волос. Это оказался очень удобный способ если не
контролировать, то по крайней мере отслеживать нежелательные формы
эмоциональной регуляции. С одной стороны, у игрока есть наглядный
показатель того, что он делает что-то не то (в виде убывающего
здоровья в профиле персонажа). С другой стороны, его при этом никто
не осуждает и не ругает. Просто сердечек становится на одно
меньше.
Поскольку стало понятно, что писать о себе по крайней мере
интересно, дальше я предложила ребятам писать сочинения о своей
жизни. Рассказывать о своем тяжелом опыте одно из основных средств
восстановления после психической травмы, и у участников, кроме
того, появлялась возможность ближе познакомиться друг с другом. Мы
попробовали сделать маленький социальный проект, где игроки
рассказывали, как на самом деле они дошли до кита. Без лиц, без
реальных имен, просто рассказы о жизни и ладошки с котятами. (У
многих суицидальных игр есть тотемное животное кит, сова, голубь У
нашего проекта тотемным животным был котик.) Тут тоже обнаружился
ряд подводных камней. Во-первых, для значительной части сообщества
написать связный текст даже о самом себе очень тяжелая задача.
Во-вторых, игроки дружно объявили, что не умеют рисовать, и
изобразить котика соглашались только после долгих уговоров.
В-третьих, включилась паранойя, и народ начал волноваться, что
целью сбора информации является отправка всех участников проекта в
стационар. Короче говоря, это тоже оказался не наш формат, но
некоторое количество очень показательных материалов мы таким
образом собрали. Вот
тут можно посмотреть.
Например, из рассказов становится понятно, что японские мультики
тут примерно вообще ни при чем, и бороться надо с какими-то другими
вещами. Например, с домашним насилием, с нехваткой культуры
доверительного общения внутри семьи и с недоступностью
профессиональной помощи в небольших населенных пунктах.
10. Профилактика
Журналисты очень любят задавать вопрос: А что делать родителям,
чтобы их ребенок не оказался в таких группах? Телефон, может,
проверять? Во-первых, сразу надо уточнить, что нахождение подростка
в группе смерти это не проблема, а симптом проблемы. Если человек
хочет умереть, то это желание он не приобретает в тематической
группе, он уже с ним туда приходит. Поэтому вопрос надо
формулировать иначе: что делать родителям, чтобы ребенок не
чувствовал себя одиноко, и у него не возникало желания уйти из
жизни.
Ответ на этот вопрос очень простой и скучный. С детьми надо
общаться. Причем не в тот момент, когда уже проблемы переходного
возраста, а с самого начала, когда ребенок еще маленький. Потому
что характерные проблемы группы риска это дефициты еще дошкольного
этапа развития. Неумение общаться это дефицит коммуникативных
навыков, который образуется, когда маленький ребенок, пытаясь
пообщаться с родителем, вместо внимания раз за разом получает в
руки планшет или телефон. Самоповреждения это дефицит эмоциональной
регуляции, который накапливается, когда ребенок вместо слов
утешения слышит не хнычь, разнюнился тут, ну-ка успокойся
немедленно.
Важно разговаривать с детьми об их переживаниях и верить, что эти
переживания серьезны и значимы, даже если по меркам взрослой жизни
речь идет о ерундовой проблеме. Если мы уважительно слушаем о
маленьких детских бедах, то когда беды вырастут и станут большими и
страшными, нам с большей вероятностью о них расскажут, веря, что мы
не отмахнемся. Важно быть в курсе, с кем дружит ребенок и как
складываются отношения с друзьями. Еще лучше, если с этими друзьями
получится поддерживать контакт. Бывает, что человек не скажет о
чем-то родителям, а друзьям скажет; если возникнет кризисная
ситуация, у них будет возможность поднять тревогу.
Важно вовремя обращаться к специалистам, если у ребенка наблюдаются
признаки психического расстройства. Если человек теряет интерес к
прежним увлечениям, у него резко упала успеваемость в школе, он
стал меньше общаться с друзьями, потерял аппетит и не спит по
ночам, это повод обратиться к психиатру, потому что так выглядит
депрессия и от нее нужно лечить. Если человек режет руки, истерит
на ровном месте и злоупотребляет алкоголем, это тоже повод
обратиться к психиатру весьма вероятно, что у человека пограничное
расстройство, и он не может справиться со своими экстремальными
эмоциями самостоятельно.
Если ребенок рассказывает о том, что его изнасиловали, худшее, что
можно сделать, это запретить ему об этом говорить. Такие травмы не
проходят сами по себе, и если человек вынужден молчать о том, что
пережил, то это разрушает его изнутри и в конечном итоге может
подтолкнуть к суициду. Если человек пережил насилие, ему нужен не
совет попытаться об этом забыть, а поддержка близких и помощь
психотерапевта.
Проверять телефон это, в общем случае, так себе идея. Мало кому
нравится, когда супруг или партнер проверяет личную переписку, и
детям тоже некомфортно, когда их переписку проверяют родители. Это
очень грубое вторжение в личное пространство, и доверительным
отношениям это совершенно не способствует. Но можно и нужно
рассказывать детям про риски, связанные с общением в сети. Для
педагогов по этой теме есть отличная методичка
Мы в ответе за цифровой
мир.
К сожалению, значительная часть ребят, которые в итоге оказываются
в тематических сообществах, растет в семьях, где вопросом
профилактики не задаются. И вообще не очень сильно интересуются, в
каком состоянии ребенок и что происходит в его жизни. Это значит,
что по-хорошему профилактические программы должны быть в
образовательных учреждениях. Например, занятия по Penn Prevention
Program, поставленные в сетку расписания, уменьшают вероятность
развития депрессивных расстройств у школьников примерно вдвое. Еще
одна задача на вырост это обеспечение подросткам возможности
обратиться за помощью самостоятельно, без участия родителей. Если
человек уже сам понял, что ему нужна помощь специалиста, нежелание
родителей заниматься этим вопросом не должно становиться барьером.
Точно так же не должно становиться барьером к получению помощи то,
что человек находится в небольшом населенном пункте со
слаборазвитой инфраструктурой.
А пока эффективная система профилактики не выстроена, самым главным
защитным фактором остается наше бережное и внимательное отношение
друг к другу. Будьте здоровы!
13.04.2021 22:15:19 |
Автор: 
Категории: 
Бот видит не все сообщенияЯ включил
Privacy mode, а он не работает
Расходы на Telegram-канал@ni404head
Динамика числа подписчиков
